Рефат Аппазов

Рефат Аппазов: Академик Королев называл меня Рахат Лукумович

 

Далеко не всем крымчанам известно, что к запуску первого человека в космос, созданию первого искусственного спутника Земли и знаменитых на весь мир советских ядерных ракет приложил руку и наш земляк — доктор технических наук, профессор Рефат Аппазов. На этой неделе ученый, проживающий ныне в Московской области, презентовал в Симферополе второе издание своей книги "Следы в сердце и в памяти". В ней он рассказывает о своих впечатлениях о послевоенной Германии и о работе с легендарным конструктором Сергеем Королевым. После презентации книги Рефат Аппазов, которому в сентябре прошлого года исполнилось 87 лет, любезно согласился ответить на вопросы "Событий".

 

"СобЫтия": Что вас подвигло на написание книги?

 

РА: Если честно, то изначально я не собирался писать книгу. В свое время мною был написан ряд статей, связанных с моим пребыванием в Крыму в 1958 году, когда я впервые сюда смог приехать после депортации крымскотатарского народа. Тогда я взял путевку в санаторий, различные документы, чтобы при себе были, отпускное свидетельство. Приехал в Крым посмотреть, что здесь творится. На меня сразу нахлынули воспоминания детских и юношеских лет. Об этом я и решил написать в виде заметок для газеты. После этого мне предложили написать книгу, включив туда воспоминания о работе в конструкторском бюро Королева, о пребывании в Германии в 1946 году.

 

"СобЫтия": Как вам удалось после депортации крымских татар продолжить учебу в Москве, а затем попасть в Научно-исследовательский институт по ракетной технике?

 

РА: Я сам удивляюсь, как мне позволили окончить МВТУ им. Баумана, ведь я там проучился еще два года после депортации крымских татар. После этого меня направили на работу на один из военных заводов — почему-то не испугались, что я там что-то совершу. И никаких придирок ко мне не было. Хотя знаю, что многих живущих в Москве крымских татар тоже депортировали. Признаюсь, были трудные времена, когда меня могли уволить с работы, под какую-то статью подвести, выкрасть секретные документы, так как мы имели с ними дело...

 

Откровенно говоря, дело доходило до самого Берии в отношении меня и нескольких людей еврейской национальности. Как рассказывал мне бывший ведущий конструктор по пилотируемым кораблям Евгений Фролов, однажды он, находясь в рабочем кабинете вместе с Королевым, невольно стал свидетелем телефонного разговора. Сергею Павловичу позвонили по кремлевскому телефону, и начался разговор явно не о технике. Фролов услышал, как Королев произнес четыре фамилии: Черток, Аппазов, Левантовский, Кормилицын — и вдруг говорит: "Вот что, Лаврентий Павлович, если их, то и меня с ними".

 

В то время я чувствовал, что надо мной что-то нависает. Потому что мне перестали давать документы под грифом "совершенно секретно", хотя мои подчиненные имели к ним доступ. Меня вызвали в КГБ, устроили настоящий допрос — как сейчас помню, беседа была долгой, неприятной, задавали чудные вопросы, сбивали с толку. В итоге отпустили. Хотя перед тем как пойти к ним, я взял с собой мыло, полотенце, зубную щетку, попрощался с женой и дочкой.

 

После того разговора давление ослабло, появился допуск к секретным документам, как-то все наладилось, и больше не трогали. Однако после этого трижды меня не принимали в аспирантуру, несмотря на то что экзамены сдавал на пятерки. Так бы и остался без ученой степени, но в 1957 году после нашего очередного достижения степени начали присваивать без защиты.

 

"СобЫтия": Вы длительное время проработали под руководством Сергея Королева. Как бы вы его охарактеризовали?

 

РА: Он был человеком довольно-таки своеобразным. Как артист: то напустит на себя какую-то строгость, важность, то похлопает по плечу, поговорит, спросит: "Ну, как ты, Рахат Лукумович?" Так он меня называл в шутку. Как-то при знакомстве он меня спросил: "Ты помнишь, в Крыму было такое кушанье — рахат-лукум. Я очень любил этот рахат-лукум. Никакого другого сладкого, кроме рахат-лукума, я там не ел. Так вот, Рефат Фазылович, к чему это я говорю. Если я вдруг не смогу вспомнить твое имя, назову тебя Рахат Лукумович — ты не обидишься на меня?" Еще Сергей Павлович анекдоты иногда рассказывал, и не очень приличные.

 

"СобЫтия": Вспомните хотя бы один из них?

 

РА: У Королева почему-то интеллигентные люди всегда были в очках и с портфелем. Так вот, он рассказывает: "Идет интеллигентный мужчина, возле туалета делает свое дело по-маленькому. Тут к нему подходит милиционер и говорит: "Что же вы, гражданин, такой интеллигентный, культурный, в очках, шляпе, и таким делом здесь занимаетесь? За этой стеной ведь туалет!" А он отвечает: "Пгостите меня, я там был, но там люди выпивают, закусывают — неудобно". (Смеется.)

 

"СобЫтия": Вы встречались с Юрием Гагариным перед его первым полетом и со вторым космонавтом в мире Германом Титовым. Какие у вас остались впечатления от этих людей?

 

РА: Ребята скромные, среднего росточка, очень приятные, мы с ними долго беседовали. Я объяснял им особенности полета, с какими неожиданностями они могли встретиться на своем пути. Но каких-то особых впечатлений после этого разговора не осталось. Помню, перед той встречей Королев вызвал меня к себе и сказал: "Собери самое важное и нужное для них и ответь на все вопросы. Но ты не должен ничего спрашивать о них: ни их фамилии, ни должности. И никто не должен знать о вашей встрече". Зачем нужна была такая секретность, я не понял тогда и, откровенно говоря, не понимаю сейчас.

 

Беседовал Заир Акадыров

 

 

Рефат Фазылович Аппазов - один из немногих крымских татар, кого в минимальной степени коснулась трагедия депортации крымскотатарского народа. Ему посчастливилось работать рядом с легендарным главным конструктором С.П.Королёвым и быть соучастником многих выдающихся событий в области ракетно-космической техники. В конце 1980-х годов Аппазов активно включился в движение по восстановлению прав своего народа, был одним из инициаторов созыва ІІ-го Курултая крымскотатарского народа, членом президиума Меджлиса крымскотатарского народа. Книга, повествующая о некоторых значительных событиях его жизни, об интересных наблюдениях автора, написана образным и живым языком. Трагические страницы сменяются ироническими с изрядной долей юмора, оставляя место историко-политическим оценкам и даже философским рассуждениям

 

 

Рефат АППАЗОВ: «Только личное поручительство Королева перед Берией спасло меня от худшей участи...»

 

Никита КАСЬЯНЕНКО, Симферополь

 

Недавно исполнилось 85 лет доктору технических наук, профессору, члену правления землячества крымских татар Москвы Рефату Аппазову. Он — известный конструктор ракетной техники, работавший вместе с Сергеем Королевым, один из создателей комплекса «Энергия- Буран», один из самых именитых представителей крымскотатарского народа, без преувеличения — гордость нации. В Крымскотатарском музыкально-драматическом театре в Симферополе состоялось торжественное чествование юбиляра, на котором он рассказывал о своей жизни, делился мыслями об истории народа, страны, о будущем Крыма. Говорят, что юбиляр не любит говорить о себе, во всяком случае, его книга воспоминаний, вышедшая несколько лет назад, «Следы в сердце и в памяти» — это рассказ не о себе, а о тех людях, с которыми пришлось ему встречаться, жить и работать. Однако в день юбилея Рефат-ага охотно отвечал на вопросы журналистов и земляков. И его рассказ о жизни — действительно удивительная история, с которой стоит познакомиться всем читателям «Дня».

 

— Я родился в 1920 году в Симферополе, окончил школу в 1939 году в Ялте. Первые семь лет учился на крымскотатарском языке, с восьмого класса — на русском. Поступил учиться в МВТУ им. Баумана, и в 1946 году окончил факультет боеприпасов. По направлению попал в бывший артиллерийский завод в Подмосковном городе Калининграде (станция Подлипки), который вскоре перепрофилировали в НИИ по ракетной технике. Полгода я был в Германии, где изучал трофейную технику, в частности, баллистическую ракету дальнего действия ФАУ-2. Там я и познакомился с будущим главным конструктором Сергеем Павловичем Королевым. И потом я всю жизнь проработал на одном предприятии, первые 20 лет — под руководством Королева. Участвовал во всех его разработках, начиная с копирования немецкой ракеты ФАУ-2 и нашей первой управляемой ракеты дальнего действия Р1, и закончил созданием ракетно-космического комплекса «Энергия-Буран». Я принимал участие в разработке первой ракеты с ядерным зарядом, первого искусственного спутника Земли, первой межконтинентальной ракеты, первого космического полета человека — Юрия Гагарина, первых твердотопливных ракет стратегического назначения, а также ракет, стартующих с самоходных установок и с подводных лодок, первых спутников-разведчиков, первых спутников связи, первых полетов к планетам Солнечной системы — к Венере и Марсу, первых полетов в сторону Луны и мягкой посадки на ее поверхность, в создании пилотируемых и транспортных кораблей, решении проблемы возвращения аппаратов с космическими скоростями через плотные слои атмосферы, в работе над обитаемыми орбитальными станциями «Салют» и «Мир», а также и, к сожалению, в неудавшейся попытке экспедиции на Луну. Были и некоторые менее значимые проекты. Жизнь, конечно, не ограничивалась одной только работой, но она на протяжении долгих лет составляла как бы основной стержень моих интересов.

 

— Рефат-ага, но вы работали в такой отрасли, куда, как и в некоторые другие сферы, крымские татары тогдашней властью СССР не допускались в принципе, несмотря ни на какие таланты и заслуги. Какую роль в вашей послевоенной жизни играла принадлежность к крымскотатарскому народу, тогда только недавно депортированному из Крыма?

 

— Это ощущалось постоянно. Был период, когда я не имел возможности пользоваться материалами, имеющими гриф «Совершенно секретно» и «Особой важности», что своей нелепостью ставило меня в ложное положение. Ведь сотрудники, работавшие под моим руководством, к этим материалам были допущены, а я — нет. Но работы надо было вести, и мне ничего не оставалось, как пользоваться ими нелегально, не оставляя нигде своей подписи. Технические отчеты, тома проектов, материалы к летным испытаниям, выпущенные моим подразделением, подписывали мои подчиненные и вышестоящие начальники, а моей фамилии на них не было. Несколько раз наступали моменты, когда я мог оказаться в лучшем случае за воротами института, а скорее всего, как говорили, в местах не столь отдаленных, ибо люди с моими знаниями, владевшие такой информацией, ни в коем случае не могли выпасть из поля зрения органов, хотя никаких грехов, кроме того, что я крымский татарин, за мной не числилось. Только личное поручительство Королева перед Берией спасло меня от худшей участи. Но об этом я узнал много позже. Мне трижды отказывали в приеме в аспирантуру из-за принадлежности к крымскротатарскому народу. Я был пять раз исключен из списков людей, представленных нашим предприятием на присуждение Ленинских и Государственных премий. Были, конечно, и другие, менее чувствительные уколы. С проявлениями дискриминации по национальному признаку мне еще не приходилось встречаться в институте: ведь я поступал в вуз в 1939 году, когда этой проблемы не существовало, а в 1944 году я был уже на 5-м курсе. С 1940 года в Крыму не был и, видимо, поэтому избежал участи спецпереселенца. В первые 2—3 года после окончания института я не чувствовал никаких ущемлений в правах, но они начались с 1949 года…

 

— Известно, что, кроме конструкторской работы, вы длительное время преподавали в институте. Как случилось, что вас допустили к работе со студентами? Ведь после войны существовал запрет не только на учебу крымских татар в гуманитарных вузах (кроме технических), но тем более на преподавание…

 

— Дело в том, что на преподавательской работе я оказался не благодаря своим желаниям и усилиям, а, можно сказать, по мобилизации, но она пришлась мне по душе. Сначала я был привлечен Сергеем Павловичем Королевым для ведения практических занятий на Высших инженерных курсах при МВТУ им. Баумана, затем подменял его на лекциях, которые он читал студентам МВТУ. После этого два или три года сам читал курс, пока не устроил вместо себя одного из своих сотрудников. После перерыва в несколько лет, в 1959 году в Московском авиационном институте организовали кафедру по нашей специальности, и мне пришлось опять начать преподавание на условиях совместительства, и эта работа продолжалась 34 года. Будьте уверены — за мной следили жестко. Никакой политики. Я читал курс по проектированию, теории полета, баллистике ракет, вел курсовые работы, дипломное проектирование, был членом Ученого совета. Здесь я и получил звание профессора. Работа эта мне нравилась: она отвлекала от напряженной производственной деятельности, позволяла уделить внимание академической работе, ощутить дух и интересы молодых людей, к которым всегда относился с большой симпатией...

 

— Вы многие годы жили под Москвой и в Москве. Слышали ли вы что-либо о борьбе крымских татар? Была ли крымскотатарская проблема для вас на слуху? Какое место, по-вашему, она занимала в общественном сознании СССР в 1950—80 годах?

 

— Много лет в силу своей секретности я был оторван от своего народа. При не очень частых встречах с близкими родственниками по понятным причинам мы практически не касались вопросов организованной борьбы народа. После возвращения в родные края кавказских народов мне стало ясно, что Крым для нас закрыт на неопределенное время. Я был убежден, что при существующем режиме нельзя рассчитывать даже на частичное восстановление прав нашего народа. Мне казалось, что никакие протесты, обращения или организованные методы борьбы не могут повлиять на изменение существующего положения, т.к. слишком велика была бесконтрольная подавляющая сила государства, управляемого одной партией. «Справедливость» наказания народа за «предательство» была так сильно внедрена в сознание населения, что любая попытка найти сочувствие даже среди ближайших друзей, не говоря уже об общественном мнении, воспринималась в лучшем случае, как заблуждение, незаслуженная личная обида.

 

— Но как вы себя ощущали все это время?

 

— Я никогда не переставал чувствовать себя крымским татарином. Это — чувство, впитанное с молоком матери, вошедшее в сознание с родной речью, с природой крымской земли, с источниками и воздухом родного края, с нашими песнями и танцами. Как бы хорошо я не относился к русской культуре, к научным и иным достижениям России, к ее языку, народным традициям и иным ее характеристикам, я всегда испытывал чувство одиночества. Долгие годы рядом не было ни одного человека, с которым можно было бы поговорить на родном языке. Когда я однажды случайно услышал по радио в исполнении ныне почти забытого народного артиста СССР, солиста Большого театра Павла Лисициана армянскую песню «Эльмас», мелодия которой почти точно совпадала с известной у нас «Эльмаз», у меня градом полились слезы. То же самое стало повторяться всякий раз, как только в какой-либо телепередаче показывали Ялту или морское побережье Крыма. К чувству одиночества добавлялось чувство полной обреченности, временами терялась даже уверенность в своей способности продолжать работу, в которую был страстно влюблен. Наступали периоды полной депрессии, отчаянья, угнетенного состояния, из которых, казалось, не будет выхода. Иные люди находили выход из подобного состояния в алкоголе, но я, слава Аллаху, совсем не любил и не умел пить. Иногда я чувствовал нечто подобное комплексу вины перед своим народом за то, что меня не коснулись ни депортация, ни репрессии. Затем опять целиком поглощала работа, интереснее, увлекательней которой не было ничего на свете. Многие годы единственной информацией о моем народе для меня была газета «Ленин байрагъы», но в ней ничего не говорилось ни о судебных процессах над крымскими татарами, ни о нарастающем движении за восстановление прав. Кроме этого, свои особенности накладывала жизнь в закрытом городе на сверхсекретном предприятии. Случаи непонимания, отсутствие сочувствия проявлялись постоянно. Так, мои сетования относительно тоски по родному языку почти всегда воспринимались с искренним удивлением: «Ты же говоришь на русском лучше любого русского, зачем тебе нужен еще какой-то язык?» или «Тебя же все прекрасно понимают, а с кем же тебе разговаривать на татарском?». Был однажды случай, когда я решил вступить в партию и обратился за рекомендациями к трем самым близким своим товарищам. Двое из них под разными предлогами отказали мне…

 

— Тем не менее, в 1980-х годах вы стали одним из наиболее активных деятелей национального движения, были делегатом второго Курултая, избраны членом первого Меджлиса крымскотатарского народа. Чем для вас была общественная деятельность?

 

— Начало моей активной общественной деятельности относится к 1987 году, точнее — к моменту публикации результатов работы Государственной комиссии, работавшей по проблемам крымских татар под руководством Громыко. Этот циничный, наглый, издевательский по своей форме и абсолютно лживый по содержанию документ перевернул все мое нутро. Мне стало ясно, что я не могу сидеть сложа руки. Я пренебрег своей «закрытостью», связанной с местом и характером работы, другими условностями, связывавшими мои руки. Не имея в то время в Москве ни одного знакомого человека из крымских татар, я через переписку с газетой «Ленин байрагъы» установил первые связи. Тогда, конечно, я не имел никакого представления о существовании разных направлений в движении крымских татар. Поэтому несколько раз попадал в нелепые ситуации, пока не разобрался, кто есть кто, каковы принципиальные позиции лидеров о методах борьбы. Отношение ко мне вначале было довольно настороженное. Затем все наладилось, пригодились и мои знания, и умение разбираться в сложных, неоднозначных ситуациях, а главное — искреннее намерение оказать своему народу максимально возможное содействие в решении главной проблемы — возвращения на Родину. В значительной мере именно это определило решение о выходе на пенсию с основной работы в 1988 году, однако я остался преподавать в Авиационном институте. Вместе с еще четырьмя представителями нашего народа — Рефатом Чубаровым, Феритом Зиядиновым, Ахтемом Типпа и Ризой Асановым — я работал в Государственной комиссии по проблемам крымских татар под председательством В. Догужиева, в оргкомитете по созыву второго Курултая, был членом первого Меджлиса, содействовал успешной деятельности нашего высшего представительного органа. Могу только сказать, что я до сих пор чувствую огромную удовлетворенность этой работой и высоко оцениваю все то, что было сделано Меджлисом за первые пять лет его деятельности.

 

— Многие проблемы крымскотатарского народа не решены до сих пор. Что, на ваш взгляд, должны делать крымские татары сегодня, чтобы возродиться, сохраниться и выжить? Есть ли у Вас какие-либо размышления на эту тему?

 

— Я очень плохо осведомлен о положении в Крыму на сегодняшний день, особенно после смены власти в Украине. Информация доходит до нас лишь отрывочная, да и та в весьма искаженном виде. Здесь же, в Москве, каждые несколько месяцев обязательно выливается очередной ушат грязи на головы крымских татар через те или иные каналы средств массовой информации. Мы довольно регулярно встречаемся в рамках Московского землячества крымских татар, к нам приезжают гости из Крыма, которые приносят свежие новости, кое-что удается почерпнуть из газет, которые к нам попадают очень нерегулярно и, как правило, с большим опозданием. Но, несмотря на такой информационный вакуум, попробую высказать несколько накопившихся мыслей, абсолютно не претендуя на их полную обоснованность. Мне кажется, что у нас, в частности в нашем Меджлисе, нет хорошего аналитического органа. Сложились группы отдельных амбициозных людей, не умеющих подчинить свои интересы общим целям. Добиваться эффективных результатов в достижении общих целей мешают и другие легальные и полулегальные общественно-политические организации, которые действуют разобщенно и тем самым льют воду на мельницу наших недоброжелателей. Для такого малочисленного народа это непозволительная роскошь. Считаю также, что недостаточно эффективно используется влияние международных организаций для исправления положения с нарушениями прав человека в Крыму и в Украине. Очень тревожное положение складывается с сохранением языка — одной из главных характеристик, отличающих один народ от другого. Если народ наш не способен это понять, а наша научная и политическая элита ничего кардинального не может предложить для исправления положения, то через два-три поколения этот идентифицирующий признак исчезнет, и о народе можно будет говорить только как о некоторой условной целостности. Не лучше обстоит дело и с сохранением нравственных устоев, характерных для нашего народа. К сожалению, находясь в окружении преобладающей чужеродной среды, очень трудно удержаться от предлагаемых ею соблазнов. В этом отношении мой прогноз очень неутешителен…

 

ВСПОМИНАЯ РЕФАТА АГЪА…    

Гульнара Бекирова, авторская программа «Тарих левхалары» (телеканал АТР-Радио «Мейдан»)   

12.09.2010 г.

 

Рефат Аппазов родился в 1920 году в Симферополе, а школу окончил в 1939 году в Ялте. Поступил учиться в знаменитое Московское Высшее техническое училище им. Баумана, факультет боеприпасов которого окончил в 1946 году. По направлению Аппазов попал в бывший артиллерийский завод в Подмосковном городе Калининград (станция Подлипки), который перепрофилировали в Научно-исследовательский институт по ракетной технике. Последовала полугодовая командировка в Германию для изучения трофейной техники, в частности, баллистической ракеты дальнего действия ФАУ-2, где он познакомился с будущим главным конструктором Сергеем Павловичем Королевым. Встреча эта оказалась для Аппазова судьбоносной. На этом предприятии Рефат агъа проработал всю жизнь, из них первые 20 лет под руководством Королёва. Участвовал во всех его разработках, начиная с копирования немецкой ракеты ФАУ-2 и первой управляемой ракеты дальнего действия Р1, а закончил созданием ракетно-космического комплекса "Энергия-Буран", участвовал в создании первой ракеты с атомным зарядом, первого искусственного спутника Земли, первой межконтинентальной ракеты и конечно же - первого космического полёта Юрия Гагарина… Первые твёрдотопливные ракеты стратегического назначения, ракеты, стартующие с самоходных установок и с подводных лодок, первые спутники-разведчики, первые спутники связи, первые полёты к планетам Солнечной системы – к Венере и Марсу, первые полёты в сторону Луны и мягкая посадка на её поверхность, создание пилотируемых и транспортных кораблей - на протяжении долгих лет эта работа составляла, как выразился сам Рефат агъа, «основной стержень» его интересов.

 

По душе была ему и преподавательская деятельность. Сначала Аппазов был привлечён Королёвым для ведения практических занятий на Высших инженерных курсах при МВТУ им. Баумана, затем подменял его на лекциях, которые он читал студентам МВТУ. После этого два или три года сам читал курс. В 1959 году в Московском авиационном институте организовали кафедру по его специальности, Аппазов стал преподавать здесь - и эта работа продолжалась целых 34 года. Читал курс по проектированию, теории полёта, баллистике ракет, вёл курсовые работы, дипломное проектирование, был членом Учёного совета. Здесь он получил звание профессора. Работа эта нравилась: она отвлекала от напряжённой производственной деятельности, позволяла уделить внимание академической работе, ощутить дух и интересы молодежи, к которой Рефат агъа всегда относился с большой симпатией...

 

Конечно же, в его – внешне благополучной жизни - были трудные моменты, связанные с национальностью – крымский татарин. Участь спецпереселенца его миновала, но был период, когда он не имел возможности пользоваться материалами, имеющими гриф "совершенно секретно" и "особой важности". Доходило до абсурда, нелепости… Сотрудники, работавшие под его руководством, к этим материалам были допущены, а Аппазов – нет. Но работы надо было вести, и ему ничего не оставалось, как пользоваться ими нелегально, не оставляя нигде своей подписи. Технические отчёты, тома проектов, материалы к лётным испытаниям, выпущенные его подразделением, подписывали его подчинённые и вышестоящие начальники, а фамилии Аппазова на них не было. Наступил момент, когда он мог оказаться в лучшем случае за воротами, а скорей всего в совсем непрестижных местах, хотя никаких грехов, кроме того, что он был крымский татарин, за ним не числилось. И только личное поручительство Королёва перед могущественным Лаврентией Берией спасло его от худшей участи. Об этом Аппазов узнал много позже. Ему трижды отказывали в приёме в аспирантуру из-за принадлежности к крымским татарам, он был пять раз исключён из списков, представленных предприятием на присуждение Ленинских и Государственных премий.

 

В течение многих лет Рефат Аппазов был оторван от своего народа, но... – никогда не забывал своих корней. Вот как рассказывал об этом сам Рефат агъа: «Я никогда не переставал чувствовать себя крымским татарином. Это – чувство, впитанное с молоком матери, вошедшее в сознание с родной речью, с природой крымской земли, с источниками и воздухом родного края, с нашими песнями и танцами. Как бы хорошо я не относился к русской культуре, к научным и иным достижениям России, к её языку, народным традициям и иным её характеристикам, я всегда испытывал чувство одиночества. Долгие годы рядом не было ни одного человека, с которым можно было бы поговорить на родном языке… Когда я однажды случайно услышал по радио в исполнении ныне почти забытого народного артиста СССР, солиста Большого театра Павла Лисициана армянскую песню "Эльмас", мелодия которой почти точно совпадала с известной у нас "Эльмаз", у меня градом полились слёзы. То же самое стало повторяться всякий раз, как только в какой-либо телепередаче показывали Ялту или морское побережье Крыма. К чувству одиночества добавлялось чувство полной обречённости, временами терялась даже уверенность в своей способности продолжить работу, в которую был страстно влюблён. Наступали периоды полной депрессии, отчаянья, угнетённого состояния, из которых, казалось, не будет выхода. Иные люди находили выход из подобного состояния в алкоголе, но я, Слава Аллаху, совсем не любил и не умел пить. Иногда я чувствовал нечто подобное комплексу вины перед своим народом за то, что меня не коснулись ни депортация, ни репрессии. Затем опять целиком поглощала работа, интереснее, увлекательней которой не было ничего на свете. Многие годы единственной информацией о моем народе для меня была газета "Ленин байрагъы", но в ней ничего не говорилось ни о судебных процессах над крымскими татарами, ни о нарастающем движении за восстановление прав».

 

Начало активной общественно-политической деятельности Рефата Аппазова – уже как патриота своего народа - относится к 1987 году, точнее – к моменту публикации документа о результатах работы Государственной комиссии, работавшей по проблемам крымских татар под руководством Громыко. Этот циничный документ перевернул всё его нутро. «Мне стало ясно, - говорит Аппазов, - что я не могу сидеть сложа руки. К чёрту вдруг полетела моя "закрытость", связанная с местом и характером работы, другие условности, связывавшие мои руки. Не имея в то время в Москве ни одного знакомого человека из крымских татар, через переписку с газетой "Ленин байрагъы" удалось установить первые связи. В то время я не имел никакого представления о существовании разных направлений в движении крымских татар. Поэтому несколько раз попадал в нелепые ситуации, пока не разобрался, кто есть кто, каковы принципиальные позиции лидеров о методах борьбы. Отношение ко мне вначале было довольно настороженное, чуть ли не как к "посланнику" известных структур. Затем всё наладилось, пригодились и мои знания, и умение разбираться в сложных, неоднозначных ситуациях, а главное – искреннее намерение оказать своему народу максимально возможное содействие в решении главной проблемы – возвращения на Родину.

 

В значительной мере именно это определило решение о выходе на пенсию с основной работы в 1988 году, однако преподавание в Авиационном институте я за собой сохранил. Вместе ещё с четырьмя представителями нашего народа - с Рефатом Чубаровым, Феритом Зиядиновым, Ахтемом Типпа и Ризой Асановым работал в Государственной комиссии по проблемам крымских татар под председательством В.Х.Догужиева, в оргкомитете по созыву Курултая, был членом первого Меджлиса в составе его политико-правового отдела, старался в меру своих сил содействовать успешной деятельности этого нашего высшего представительного органа. Могу только сказать, что я до сих пор чувствую огромную удовлетворённость этой работой и высоко оцениваю всё то, что было сделано Меджлисом за первые пять лет его деятельности».

 

Рефат агъа активно участвовал в деятельности Московского землячества крымских татар, но мысли его конечно же всегда были в Крыму. Последний раз он был на родине за месяц до смерти. Он как будто прощался с Крымом…

 

Впрочем, это не совсем так. Рефат агъа Аппазов похоронен в Крыму, он все-таки вернулся на родину… Он с нами - в своих книгах, статьях, в нашей памяти, и все же его очень не хватает. Во всяком случае мне…